Здравствуйте, дорогие наши посетители!
Публикуем замечательный рассказ Татьяны Якутиной, под названием: Мастеричка!
Это продолжение интересной и занимательной повести:
По волнам моей памяти. Мастеричка!
Б ыло у моей бабы Нади несколько задушевных подруг, общением с которыми она безмерно дорожила. Помимо упоминавшихся уже тёти Паны и бабы Марфы к числу наиболее уважаемых ею мастериц и рукодельниц, или «мастеричек», как ласково говорила она, принадлежала баба Тася Корнакова.
Дед Егор и баба Тася жили довольно далеко от нас, за речкой. Раз или два в год бабушка и я выбирались к ним в гости, как правило, обудёнком, то есть на один день, хотя, бывало, и заночёвывали в гостях, если гостевание происходило зимой, когда рано темнеет и на улице морозно.
Бабуля загодя собирала в сумку своё угощение – пряники и печенюшки на жирной деревенской сметане (пышные, толстые румяные деревенские стряпушки) или же вкуснющие булочки, размером с две мои ладони.
Хозяева ждали нас, готовили к приходу гостей отменное угощение. Если встреча происходила летом, дед Егор и баба Тася, поджидая нас, сидели на лавочке у дома под черёмухой. После традиционных объятий и троекратного целования в щёчку шли в избу. Дом у Корнаковых был большой и просторный, посреди него стояла величавая, как баржа, русская печка, разделявшая всю жилплощадь на три неравные части: горницу (или залу, как говорили у нас), спальню и кухню.
В правом углу светлой залы на комоде стоял чёрно-белый телевизор, на стене красовался большой туркменский ковёр, а вот полы были застланы новенькими домоткаными половичками — холстинками. Бабитасины холстинки славились на всю округу. «Кака же ты мастеровита-то, Таисья! – восхищалась бабуля. – Ну до чо ж у тя руки-то золоты, растут, откуль надо! Ох, и мастеричка, ох, и мастеричка-то ты. Баа-льшой талан тебе Господь Бог дал! Ба-альшой!»
Довольная баба Тася торопилась к огромному сундуку, поднимала крышку, вынимала новые, еще ни разу не постланные изделия. Половички её (один из которых до сих пор у меня хранится) были тканы на сделанном дедом Егором широком ткацком станке. Дранки (сырьё для ткачества) готовила баба Тася тщательно, красила анилиновыми красителями в большом чане во дворе под навесом, сушила в тени, чтоб не выгорали. Половички сияли всеми цветами радуги: тёмно-синие широкие полоски чередовались с бордовыми, зелёными, розовыми, коричневыми, сиреневыми и вишнёвыми. Для зимних половичков в эту яркую цветовую палитру вставляли ещё и маркие (то есть те, которые мажутся) белые полоски. В летних половиках белого цвета не было.
К древнему ремеслу, без которого не мыслили себя деревенские женщины, с малых лет приучила она свою внучку Валечку, которая была младше меня года на три или четыре. (В возрасте 10 или 11 лет любимица стариков Корнаковых умерла от столбняка). Довольная и румяная от похвал в адрес её и бабушки Валечка, пышная, светловолосая и сероглазая, с длинной косой, скромненько мостилась на кушеточке у окна.
Бабушка искренне восторгалась новым просторным домом Корнаковых, светлой залой, букетами гераней, буйно цветущих в дырявых кастрюльках и железных банках из-под краски, обёрнутых белыми листами бумаги. «А иранки-то, иранки-то до чего ж хороши! Особливо вон та, кремовая!» — говорила она. «Дак, ить и у тя не хужей!» — отвечала баба Тася.
Кипятили чай в тульском самоваре, бывшем в конце 60-х большим дефицитом в нашей сибирской глубинке. Старушки и дед Егор садились к столу «пошвыркать чайку», а я с Валюшкой шла в её закуток поиграть с куклами. Вели мы себя смирно и тихо, не носились по дому, прерывая разговоры взрослых, не орали во всю глотку, как иные «оченно заполошные дети», каковых моя бабушка страшно не любила.
«Чо это у вас робёнок-то уросливый такой, пошто он никаво не понимат-то у вас?! — делала она замечания некоторым из своих знакомых бабулек. «Коли ты собирашься в гости, веди себя в людях прилично, сиди смирно, куда тя посодят, не реви как оглашенная, не выбегай с другими на улицу голоушей (то есть без платка или шапочки), не пей сыру воду, не грызи лёд!» — наставляла она меня перед гостями, то есть перед походом в гости.
Каюсь, грызть лёд я любила, за что мне неоднократно попадало полотенчиком по мягкому месту. Под «льдом» подразумевалось замороженное на зиму в кастрюльках молоко, которое после затвердевания слегка оттаивали, чтобы вынуть из посуды. Намороженное молоко складывали в кадушечки или большие кастрюли и выносили «на мороз», в холодные сенцы. На макушке такого молочного льда красовалось «мороженое нашего детства» — собравшиеся в диковинный завиток жирные и сладкие сливки. Вот их-то и любили ковырять украдкой ножичком, наверное, все дети, которых я знала.
После ковыряния и поедания льда, а также стеклянной от мороза брусники проявлялась у меня злополучная ангина. Конечно же, бабушка наказывала за подобное. Валюшка была смирной, нешкодливой, не манила пить ледяную воду из ковшика и есть лёд, и потому бабушка сидела почти не глядя на нас и не торопясь чаёвничала с бабой Тасей.
Дед Егор шёл управляться во двор со скотиной, а бабульки еще долго шушукались о чём-то своём, ведомом только им. Иной раз смеялись негромко, вспоминая молодость. «Золотые были всё ж-таки денёчки!» -, вздыхая, говорили они.
Баба Тася рассказывала, как долго не хотела выходить замуж, да тятя заставил: «Засиделась ты у нас, однако, Таська, в перестарках-то! Давно пора тя взамуж отдавать, я уж и жаниха-то те заприметил», — сказал он ей однажды. (А было «перестарке» всего-то 18 лет!).
«И кого это вы, тятя, заприметили-то?» — робко спросила она. «Да вон, Егорку Корнакова! Хаа-роший однако парнишка, смирной, забижать тя не будет!» — продолжал он. «Тятя, дак он не ндравитца мне, да и моложе он меня», — попыталась было возразить будущая невеста. «Ну, моложе не моложе, а будет по-моему, как я сказал! Пойдёшь, стало быть, за Егорку, а ежели вздумаешь ослушаться да самокруткой куда убежать, я те-е покажу, покудова раки-то зимуют. Я тя живо научу, как отца слушаться-то надо!» — отрубил он.
«И ведь, что ты подумашь, научил, — жаловалась она бабе Наде. – Отходил меня вожжами по спине да по заду, так что сидеть я не могла. А Егорке-то было всего шашнадцать годков, кавды нас просватали-то. Всё на заборе сидел в шинелишке какой-то долгопятой (длиннополой), соплями швыркал да на меня зыркал. « Стерпится – слюбится», — говорил тятя.
А ведь и взаправду, Надя, прожила я с Егоркой-то жизнь, как у Христа за пазушкой просидела. Ни разу руку на меня не поднял, ни разу дурой не назвал! Уважительной да смирной Егорка-то оказался, как тятя и говорил. Как в воду глядел, родитель-то мой. Царствие ему небесное», — перекрестилась она.
«Так вот и не ведашь, где счастье-то своё найдёшь», — дружно соглашались подруги.
После задушевного разговора старушки шли во двор – посмотреть, что да как в огороде растёт, какие георгины красивые под окнами цветут в палисаднике со стороны улицы.
Провожать нас после чаёвничанья и гостеванья выходили за калитку. На прощанье опустевшая бабина сумка заполнялась ответным хозяйским угощением – стряпнёй бабы Таси. «Ох, и каки же у тя, Тася, постряпушки-то! Каки постряпушки!» — покачивая головой, снова удивлялась баба Надя.
А ведь и правда, стряпня у бабы Таси всегда была превосходной. Булочки янтарно-золотистого цвета, завитые в косы или скрученные каким-то замысловатым узором, какого моя бабушка не плела. И не потому, что не умела – были у неё булочки своей формы, не хуже бабитасиных. Но почему-то именно Таисьина стряпня вызывала у моей бабушки неизменное восхищение.
«Мастеричка ты, Тася, мастеричка!» — повторяла на прощание она. Приглашала подругу в гости, но из-за дальнего пути и больных ног та бывала у нас нечасто. «Приходите к нам ещё!» — кричала мне издалека Валюшка.
Много воды утекло с тех пор, а дивное мастерство бабы Таси и её внучки помнятся мне до сих пор.
Барабинский район – это, прежде всего, люди, которые своим трудом создали то, что мы сегодня имеем. Мы поведем речь о тех, кто является ровесником району, или чуть старше. К сожалению, многих из них уже нет с нами. Это о них сегодня говорят: «Дети войны». Дети, рожденные в 30-е годы прошлого века. Им рано пришлось встать взрослыми, поскольку почти все взрослые мужчины ушли на фронта Великой Отечественной.
В Барабинске и Барабинском районе на фронт ушли 11 тысяч человек. В первые дни войны были призваны на фронт сразу 40 наших односельчан, 22 человека из этих первых фронтовиков сложили свои головы на полях сражений в первые месяцы войны.
В годы войны на долю тыловых районов выпала основная тяжесть снабжения продовольствием фронта и индустриальных центров, а промышленность – сырьем. И это тогда, когда деревня лишилась трудоспособных мужчин, ушедших в армию, а также значительной и лучшей части тракторного и автомобильного парка, лошадей. Основную часть сельхозработ в стране выполняли женщины, составлявшие 75% трудоспособных членов колхозов.
Несмотря на это, Новосибирская область дала государству 97 млн пудов хлеба, 10 млн пудов мяса, значительное количество рыбы и других сельхозпродуктов. Барабинский район за годы войны поставил государству 6332 тонн хлеба, 16847 тонн мяса, 8048 тонн молока, 850 тонн сливочного масла, 3527 тонн рыбы, 3021 тонну картофеля, почти 91 тонну овечьей шерсти, более 40 тысяч кож и овчин. Собрано около 10 тысяч полушубков и валенок. Более 8 млн рублей из личных сбережений.
Фронт требовал продовольствия, а промышленность – сырья. Как не раз бывало прежде, руководство усилило экономический и политический нажим на деревню. О чем можно говорить, если с 12 лет ребенок должен был заработать не менее 50 трудодней?! 13 апреля 1942 года СНК СССР и ЦИК ВКП(б) приняли постановление «О повышении для колхозников обязательного минимума трудодней». Согласно постановлению каждый колхозник должен был ежегодно вырабатывать не менее 100–150 трудодней в зависимости от района, вместо 60–80 по условиям 1939 года. Колхозники, не вырабатывающие минимум, исключались из сельхозартелей, лишались приусадебного участка и могли быть приговорены к исправительным работам в том же колхозе. Это суровая правда войны.
Наш народ выстоял. Но какой ценой досталась победа?! Мы не знаем точной цифры, которая бы сказало, сколько наших земляков работало в тылу, приближая Победу, сколько детей было среди них. Назовем лишь некоторые имена: Афанасьев Александр Венедиктович, Афанасьева Таисья Андреевна, Первухина Нина Андреевна, Берилло Софья Макаровна, Николаев Михаил Григорьевич, Брюкова НинаСавельевна, Тюрина Вера Савельевна и многие, многие другие.
Таисья Андреевна Афанасьева (Первухина). Все звали ее просто баба Тася. Она родилась в 1930 году в деревне Средне-Ярково. В семье Первухиных было четверо детей: старшие брат и сестра, сама Тася и сестренка помладше. Жили небогато, но дружно. Отец Андрей все прихварывал, домом управляла мать. Без дела никто не сидел: огород прополоть, на коромысле натаскать в дом воды, скотину в поле выгнать, потом встретить – мало ли работы у деревенских ребят?
И поиграть тоже хочется: куклу тряпичную сшить новую, слепить из глины посуду для нее, в лес за грибами, ягодами сбегать с сестренками и подружками. А осенью в школу. Уже два класса позади. Тася гордилась, что уже умеет писать и читать. Только все планы нарушила война.
«Какой рев в эти дни стоял в деревне, – вдыхает баба Тася. – Из каждого дома кого-нибудь забирали на войну». Не обошла стороной война и семью Первухиных. На фронт уходил старший брат Николай, ему как раз исполнилось 20 лет. Отец оставался дома – из-за болезни. В день проводов все собрались у конторы, играла гармошка, а многие плакали, и от этого становилось жутко. Потом мужики, парни уселись на подводы, на лошадях их повезли в город. Ребятишки долго бежали за подводами, потом отстали. Подвод уже не было видно, только пыль стояла на дороге.
Деревня враз опустела. А тут сенокос, потом уборка. Все это легло на плечи баб да подростков. Мать с отцом до поздней ночи в поле да на ферме, а ночью надо еще своей коровенке сена накосить, старшая сестра Нина тоже на работе, за хозяйку в доме оставалась одиннадцатилетняя Тася, которой надо было и по дому работу сделать, и за маленькой сестренкой Марусей приглядеть.
Жить становилось все труднее. Все, что убирали с полей в колхозе, отправляли на фронт, колхозникам оставляли самую малость. Как на грех, не уродилась картошка. Рыба, которая всегда кормила живущих на берегу озера Чаны, вдруг пропала. Рыболовецкие бригады ездили на промысел куда-то далеко от деревни. А может, рыбу просто некому было ловить – мужчин в деревне почти не осталось, ведь рыболовство испокон веку считалось мужским делом.
Между тем в деревню все чаще приходили черные вести. То в одном конце деревни, то в другом голосили бабы. Не обошла беда стороной и дом Первухиных. Старший брат Николай попал на Ленинградский фронт и в первых же боях был тяжело ранен в позвоночник, много месяцев был в госпитале, перенес несколько операций, но так до конца и не оправился от ранения. Молодой, полный сил парень, оказался беспомощным. Почернела от горя мать, все хуже чувствовал себя отец. Но жалеть их никто не собирался.
Несмотря на то, что отцу с каждым днем становилось все хуже, его отправили возить на санях от рыбаков рыбу. Так он на ходу и умер, видно, сил доехать до деревни не хватило. С двенадцати лет Тася тоже начала работать в колхозе. Возили копны, ходили за плугом – чаще всего на пару с Сашей Афанасьевым. Он рос без матери в большой семье, старшие братья воевали, и ребятишки сдружились (эта детская дружба позже перерастет в глубокое чувство, и они поженятся).
Бывало, заболтавшись, и про работу забывали, раз даже колесо от плуга потеряли. А чтобы работа была сделана, требовали и от них. Все чаще не хватало хлеба, постоянно хотелось есть. Когда приходило лето, было полегче, появлялись пучки, саранки, полецкой лук. Лебеды, крапивы было много, из них варили суп, подмешивали в муку траву, пекли лепешки. А хлеба так было охота!
Какое было счастье, когда на октябрьские праздники всех собирали в конторе. Там в честь праздника накрывали столы, варили большой котел супа, и все от мала до велика со своими мисочками шли туда. К супу давали кусочек хлеба. У бабы Таси до конца жизни было трепетное отношение к хлебу. «Кусочки-то не выбрасывайте», – всегда просила она.
И на себя надеть нечего, ноги обуть тоже. Утром, отправляясь в поле, обматывали ноги кусками от бычьих шкур. Такая обувь называлась поршни. Сначала было тепло, а к обеду ногу так стягивало, что надо было поскорее искать воду и размачивать эту самодельную обувку. Одежонка тоже была латаная-перелатанная. Случалось, юбку из травы плели. Многие так жили – война.
И вот Тасе исполнилось 14 лет. Ее с подругами и мальчишек вызвали в контору. Стране нужна была рыба. В колхозе решили организовать несколько рыболовецких бригад из подростков. Так Тася стала рыбачкой. Для молоденьких девчонок это был очень тяжёлый труд. «Кинешь, бывало, за пазуху две-три картошины в мундире и на море (баба Тася всегда Чаны называла морем) на весь день», – вспоминала она.
В жару и холод ей с подругами нужно было тянуть на лодках-притонках, баркасах невод. Уходили рыбачить в любую погоду: и в дождь, и в жару. Иной раз волны так захлестывали баркас, что казалось: смерть пришла. А на баркасах 5–6 девчонок и паренек чуть постарше (башлык, или бригадир другими словами). В этом случае пытались укрыться среди камышей.
Потом, притянув лодку с неводом к берегу, привязывали баркас к столбику, крутили ворот и вытаскивали улов на берег. Иногда добывали от 4 до 6 возов рыбы. Тяжело было зимой. Подростки прорубали лунки на расстоянии 21–27 шагов, долбили щели – майны, опускали невод и тянули его. Стояли морозы. Лед был часто в человеческий рост. Пока его долбили, ветер пробирал до костей. А потом еще невод тянуть надо было. Он тяжелый, скользкий от рыбы, обмерзший.
От непосильной работы у девчонок болели животы, кружилась голова от недоедания. Бывало, что и сырую мороженую рыбу ели. «Где ее на море варить-то было? Лед кругом», – говорила баба Тася. Мы всегда слушали бабу Тасю, затаив дыхание. Это было гораздо интереснее, чем мы читали в книге или видели в кино. Это была жизнь, не придуманная и не приукрашенная. Нам очень были интересны её рассказы, ведь мы, живущие в XXI веке, так мало знаем о тех далёких событиях.
Мы не знаем, что такое голод, не знаем, как можно работать с утра до поздней ночи, выбиваясь из сил. Я не представляю, смогла бы я, как девчонки, мои ровесницы из тех далеких лет, долбить лед, ловить рыбу. Только теперь я стала понимать, что такие вот девчонки и мальчишки в войну тоже приближали победу, а потом после войны обустраивали мирную жизнь. Многие из них сегодня совсем старенькие, беспомощные. Нам надо окружить их любовью и заботой. А мы часто о них ничего не знаем. Я теперь очень жалею, что мало знаю о жизни бабы Таси.
Детских фотографий у нее никогда не было, сохранилось лишь несколько фотографий, где она молодая. Бабы Таси сегодня уже нет с нами. И, наверно, только теперь пришло понимание: «...если умирает человек, с ним умирает первый его снег, и первый поцелуй, и первый бой… Все это забирает он с собой». (Е. Евтушенко).
Я бы хотела, чтобы мои сверстники знали о таких людях, как баба Тася.
Никитина Влада,
ученица 8 класса,
МКОУ Зюзинская СОШ
Врачи Балаганской районной больницы, где пенсионерка в октябре проходила диспансеризацию, были приятно удивлены: кроме изменений, вызванных возрастными факторами, в организме бабы Таси никаких заболеваний не обнаружено. Бабушка живёт одна, и всё по дому делает сама: зимой топит печь, летом работает в огороде, стирает, готовит, убирает. Память у пенсионерки отличная, она помнит все события своей жизни до мельчайших подробностей. Главным секретом своих бодрости и долголетия Таисия Николаевна считает физический труд и любовь к людям.
Труженице тыла, вдове ветерана Великой Отечественной войны Таисии Холодиловой в жизни пришлось нелегко.
Родилась она 10 мая 1918 года в селе Кашкарагаиха Тальмейского района Алтайского края. В семье росло четверо детей, Тася - младшая. Отец погиб, когда ей было семь лет. Дедушка владел мельницей, поэтому семью раскулачили, а также лишили права голоса. Официально это означало, что члены семьи лишены избирательного права, а на практике они лишались права не только получать высшее образование, но и учиться в школе выше начальной под предлогом нехватки мест. Их не брали и на работу. Из-за этого семья Таси сильно голодала, они скитались по съёмным квартирам. Старшая и средняя сёстры ходили попрошайничать, а Таисии Николаевне было стыдно, за что её укоряли.
Таисия смогла окончить начальную школу - 4 класса. Дальнейшее обучение - в райцентре, но у Таси не было ни одежды, ни продуктов питания. Летом собирали чеснок, мама - Фаина Дмитриевна - где-то зарабатывала немножко муки, стряпали вареники и этим питались.
В 1933 году семье восстановили избирательный голос, а с ним и возможность работать. Сменился и председатель колхоза - им стал присланный из Москвы Иван Родионович Шахов. Поскольку мама Таисии Николаевны была из бедной семьи до того как вышла замуж, то ей и её детям разрешили работать в колхозе. С 15 лет Таисия Николаевна мыла полы в конторе и была посыльной - приглашала людей на заседания. Жить стало легче: купили маленькую избушку с огородом, выращивали овощи, вели хозяйство. Голод отступил. Три года спустя Таисию перевели в помощники повара на посевной, а когда посевная закончилась, за девушкой закрепили двух лошадей и отправили пахать - поднимать пары.
В 1937 году подружка Аня уговорила Тасю уехать в Барнаул, чтобы работать там на меланжевом комбинате. Комбинат производил ткани и нитки. Девушки устроились в прядильный цех. А потом началась война. На предприятии трудилось 15 тысяч человек, которые одевали всю Красную армию. Рабочий день стал ненормированным. Таисия Николаевна одна обслуживала 38 ватеров, и на каждом крутилось 1200 веретён! За хороший труд её повысили до бригадира, у неё в подчинении находилось четыре девушки-съёмщицы. Все четыре трудных военных года бригада Таисии Николаевны выбивалась в лидеры стахановского движения, девушку наградили медалью «За доблестный труд».
После войны, в 1946 году, Таисия Николаевна познакомилась с красивым солдатом, прошедшим до Берлина. Василий Петрович Холодилов покорил сердце девушки, и вскоре они поженились. Молодая семья переехала в село Васильевск Нукутского района. Там Таисия Николаевна работала дояркой в совхозе. У супругов родилось четверо детей - две дочери, Тоня и Люба, и два сына, Гена и Миша.
Это было самое счастливое время моей жизни, - говорит Таисия Николаевна. - Жили в любви и согласии, растили детей…
Из всех детей сейчас в живых остался только младший сын Михаил. Люба прожила всего три года и умерла от коклюша. Тоня погибла в 22 года: окончила Боханское педучилище, приехала с дипломом домой, и её сбила машина. Геннадий умер полгода назад из-за болезни.
В Балаганск Холодиловы переехали в 1970 году по приглашению директора лесхоза Фролова. Василий Петрович устроился водителем в лесхоз, семья стала обустраиваться на новом месте. Но через 4 года у Василия Петровича обнаружили онкологическое заболевание, и Таисия Николаевна ухаживала за ним. Благодаря её заботам супруг прожил до 1987 года.
Сейчас Таисия Николаевна Холодилова живёт одна. Младший сын Михаил работает в Новосибирске, часто звонит маме.
Таисия Николаевна подвижная и, несмотря на всё пережитое, моложава, общительна. У неё феноменальная память, она прекрасно помнит все моменты своей жизни. Долгожительница засевает огород, пропалывает грядки, ходит в магазин. У неё дома всегда чисто, сейчас на подоконниках колышется рассада помидоров. В тяжёлом физическом труде ей помогают соцработники, вот и накануне юбилея побелили потолки.
Как живу? Хорошо, - улыбается бабушка. - Встаю в семь утра, помолюсь, потом растапливаю печь, пью чай, ношу дрова, работаю по дому. Телевизор смотрю редко, глаза берегу.
В селе её ласково называют бабой Тасей. У неё есть давние надёжные подруги, они ходят в гости и помогают друг другу по мере сил и возможностей. Таисия Николаевна никогда не отказывается и от посещения общественных мероприятий. Передала в дар Балаганскому музею дорогие ей вещи.
Через журнал нашла адрес своей односельчанки Марии Ивановны Ивановой, переписывается с ней уже три года. Всё пытается разыскать свою подругу военных лет - Анну, с которой работала в Барнауле. Отправляла письмо в программу «Жди меня», но пока безрезультатно.
С юбилеем бабу Тасю поздравляли всем селом, с цветами в гости к ней шли с самого утра. Приехал и сын Михаил, помог навести порядок в доме.
И все гости спрашивали, каков её главный секрет сохранения молодости и ощущения полноценной жизни.
Надо больше работать физически, - ответила юбилярша. - Я очень любила трудиться. На покос ехала как на курорт - а ведь это очень тяжёлый труд! И двигаться надо больше. А ещё надо любить людей. Женщина должна быть доброй. Любите окружающий мир, и Господь подарит вам долгие годы жизни!
в 1998 году православное Рождество ещё не было выходным, поэтому я был в редакции. Я пришёл из курилки, взял бумажку с телефоном, чтобы заказать антипролежневый матрас, и тут ко мне подошёл Толя и ровным голосом произнёс: "Тебе звонили из дома. У тебя умерла бабушка." Матрас оказался не нужен. На поминках кто-то из родственников сказал мне: "Почему ты называешь её баба Тася, что это за ерунда - баба?" А что делать, если я так привык с самого раннего детства? Баба Тася и баба Тася. Точнее, "Бабтася" или даже "Бася", потому что я всё время куда-то торопился. Тем более, что "Бабуля" было прочно зарезервировано за её матерью, моей прабабушкой. (Вот ведь странно: всё детство их так называл - и ничего. А сейчас увидел буквами на экране, и видится в этом что-то неправильное).
Баба Тася родилась в аккурат к февральской революции. бабуля рассказывала, что когда её везли к врачу (на дровнях в тулупе), по улицам бегали матросы и стреляли. Бабуля, мечтавшая о высшем образовании для своей дочки, отдала её в какую-то престижную школу. (Эта школа, кстати, некоторе время назад возродилась под прежним названием - не помню, каким. Что-то похожее на "Штолле", хотя "Штолле" - всем известно - то пироги.) Но из-за перенесённого в раннем детстве тифа и дифтерии, Тася развивалась медленно, поэтому её пришлось забрать из престижной школы. По окончании школы, Тася пошла ткачихой на фабрику. Во-первых, в Универ ей не хотелось, во-вторых, нужно было подержать родителей и вылечить младшего брата, в третьих, как ни смешно это сейчас звучит, но профессия ткачихи в те времена была престижной.
Да, насчёт братьев. У неё было два брата - Володя и Алик - 19-го и 23-го года рождения. Володя окончил школу и пошёл работать монтёром-связистом-телефонистом. В этом качестве и был призван в армию в 39-м. Хотел быть лётчиком, но не прошёл мандатную комиссию. Воевать начал с самого первого дня. Из связистов перешёл в особый отдел. Несколько рейдов в тылу (нет, не в нашем), окружение, ещё одно, ещё - всего четыре или пять. Плен, побег, ещё один ("Главное - эсэсовцам не попасться. Армейцы они так - по зубам дадут и обратно в лагерь") - всего пять. Штрафная рота, искупил кровью, Прага, в 46-м домой, года два пьёт. На работу не берут, жена-наркоманка, сам пьёт, вешается на форточке. В 54-м вернули награды, звание и партбилет. Жена, две дочки, "Почётный строитель", квартира на Проспекте Ветеранов, пенсия, несколько невытащенных осколков. Осенью 91-го один из них дошёл до сердца. В гроб просил положить "маленькую", пачку "Беломора" и коробок спичек. Так и сделали.
Алик с детства страдал чахоткой и что-то не так у него было с суставами. Младший - любимый, вся семья его лечила и вылечила. В 41-м закончил школу, собирался поступать, хотел быть инженером. Ушёл на фронт (классически-книжно, со всем классом), осенью пришла похоронка.
Баба Тася была комсомолкой 30-х. По своей комсомольской юности успела зацепить все тогдашние увлечения - стреляла из винтовки, бегала в противогазе, летала на планере, прыгала с паршютом. Ходила в горы. "У нас бухгалтер был, Соломоныч, в Теберду нас повёз. Мы на гору поднялись - все в футболках, в купальниках, а там снег. Ну, мы давай, в снежки играть. А Соломоныч радуется. Хороший был мужик, добрый, жалко потом врагом оказался." 17 лет назад при переезде потерялась вырезка из "Ленинградской правды" с её портретом - лучший Ворошиловский стрелок. На стрельбище она познакомилась с отцом моей мамы. Роман был бурный и короткий, в самом начале 41-го они уже развелись, но мама в 40-м родиться успела. Её отец - студент Политеха - успел повоевать добровольцем на Финской, в 41-м погиб в ополчении.
Когда началась война, Баба Тася хотела уйти на фронт снайпером. Мою маму, которой был год с небольшим, посадили в эшелон и повезли в тыл. Но везти уже было некуда - Мга была захвачена. Маме повезло, она оказалоась в том эшелоне, которому удалось прорваться обратно в Ленинград. Живые, мёртвые - вперемешку, в крови и дерьме. Баба Тася опознала маму по фамильной родинке за левым ухом. У меня тоже такая есть. Помню, подслушав этот рассказ, я радовался - если что, меня тоже найдут. После этого Баба Тася перестала ходить в военкомат, прятаться не начала, но и добровольцем идти расхотела - не захотела дочку и мать оставлять.
Добровольцем на фронт не пошла, но профессию ткачихи сменила на профессию милиционера. А, может, и чекиста, точно уже и не установить. Короче, ловила тех, кто пикировщикам сигналы подавал. Время было суровое: попался с фонариком или ракетницей у Кировского завода -тут же и к стенке. Один раз финкой ей под рёбра сунули, застрелила. Правда, то урла была, не шпионы, карточки отнять хотели. В феврале схоронила отца - рабочего завода им. Козицкого (в его трудовой две записи: плоступил в двадцать каком-то, умер в 42-м). Подруга приносила ремни от станков, из них варили студень (до самой смерти моя бабушка никакой студень, холодец и заливное не ела). Летом 42-го "бросилась в ноги начальнику милиции" и он выписал направление на эвакуацию. На пирсе стояли две баржи - одна загруженная, вторая пустая. Провожавший их милиционер впихнул их буквально на чьи-то головы в гружёную баржу, он не мог долго ждать. Просто натурально швырнул их в трюм вместе с вещами. а среди вещей, заметим, была швейная машинка "Зингер". Бабуля не взяла ничего, только машинку - этот "Зингер" спас их в эвакуации, пережил войну и все перепетии-переезды, на нём я потом шил свои первые рюкзаки, штормовки, штаны и палатку. Всем - и пассажирам, и Бабе Тасе - хотелось, чтобы они ехали на второй барже. Но милиционер ждать не мог, поэтому с матом впихнул их в первую. Вторая баржа была потоплена, первая добралась до Большой Земли.
В эвакопредписании был указан город на Алтае, вот туда и ехала Баба Тася, бабуля и моя мама. Бабуля от цинги практически не двигалась. В куйбышеве мою бабушку чуть не расстреляли. Дело было в следующем. Когда её начальник в Ленинграде выписывал ей эвакопредписание, он написал, что едет их пять человек. Резон был простой - пять пайков - это лучше, чем три, а они там на Большой Земле не обеднеют. Но в Куйбышеве это дело вскрылось. Махинации с продуктами - расстрельная статья (или указ, неважно). Когда Бабу Тасю забрали, Бабуля с моей мамой легли на ступеньках милиции и сказали, что будут здать. легли не из какого там протеста или ещё чего, а потому, что ходить и стоять не могли. И вообще, не знали, что им делать. Вышел следователь:
- Что вы тут делаете?
- Ждём
- Долго ждать придётся, лет 15.
- Вот 15 лет ждать и будем.
Следователь, напугав Бабу Тася расстрелом, предложил ей пойти оправиться. не забыв заметить, что в сортире не хватает двух досок. Баба Тася вылезля, схватила своих, села в свой эшелон и поехала на Алтай. Только лет через 10 она перестала бояться, что за ней придут. У следователя была одна нога, вторую он потерял под Тихвином.
На Алтае "вакуированных" не очень-то привечали, В селе жили классические "чалдоны", традиционно относящиеся с недоверием к Москве. То, что Баба Тася приехала из Ленинграда, значения не имело. Выжить помог всё тот же "Зингер" - Бабуля внедрила в местное население идею испольхзования нижнего белья и начала активно шить женские подштаники. За одни трусы давали яйцо, или два. Выручила грамотность: за прочитанное письмо - бутылку молока, написать стоило дороже - 50 г. масла. И вдруг Бабу Тасю назначили сначала бригадиром, а потом - диреткором совхоза, после того, как прежнего шлёпнули за недопоставки. Упряж от попоны моя бабушка отличала с трудом. Посевную от уборочной тоже. Но как-то выкрутилась. Её уважали, ходили к ней за советом, приглашали на районные партконференции. В общем, жизнь налаживалась, было сытно и безопасно. О возвращении баба Тася и не думала. Но тут сделала свой ход Бабуля - она взяла тасин паспорт и отдала вербовщику. Таким образом в 44 году моя бабушка вернулась в Ленинград в роли электромонтёра. Удар током, сотрясение мозга - и профессия освоена.
Про Блокаду знают все. Про то, что во второй половине 40-х в ленинграде было м-м-м... скажем так - трудно с продуктами, знают гораздо меньше. Утром Баба Тася шла на работу, моя мама шла в школу. Часов в 10 вечера Баба Тася приходила с работы и приносила хлеб и селёдку, все ужинали. То, что у людей бывает завтрак, обед и ужин, что едят обычно три раза в день, моя мама узнала несколько позже. В 46-м вернулся Володя, брат Таси. Многие везли из Германии чемоданы трофеев, и Володя тоже не был святым, прибарахлился. У негт было два чемодана иголок (кто понимает - бесценная вещ по тем временам). Один чемодан он с корешами пропил пока до дому ехал ("Всё никак не мог поверить, что жив остался"), второй чемодан тоже весьма быстро кончился. Сразу после дембеля дед женился. Жену его звали Кена, и была она наркоманка - мама помнит, как она варила ханку на кухне. Дед сначала подсел, но потом спустил Кену с лестницы, вышвырнул в окно соломку и по-простому заквасил. На работу его не брали, из партии выгнали, наград лишили, из петли вынули. Регулярно вызывали в "куда надо". Дед женился второй раз, взял себя в руки, пошёл подсобником на стройку. В 54-м к нему пришёл молодой лейтенантик, дед его поначалу спустил с лестницы, но потом как-то всё утряслось. Баба Тася, узнав, что её брат отправился в "куда надо", быстро собрала узелок и вместе с моей мамой полтора часа ждала под дверьми. "Я думала - ну, не звери ж они, дадут мне ему пальто и сухари передать. Ведь свои же, советские люди." Из дверей "куда надо" дед выполз на четвереньках, ему там преизрядно налили. Из его ладони высыпались "За отвагу", "За Победу над Германией" и Орден Отечственной Войны второй степени. Дед что-то бормотал про Сталина, а мама и Баба Тася собирали на ступеньках награды.
Да, так всё это происходило на территории трёхкомнатной квартиры на Весельной улице. Что интересно, мои родственники и предки живут в этой квартире где-то года с 96-го или 98-го. Войны, революция, уплотнения, блокада, перестройка - а до сих пор мой брательник там обитает. Например, плинтус, сожжённый в 42-м, ставили уже при моём участии.
После войны у Бабы Таси было много мужиков. и несло её в разнос как по кочкам. И зашибала она неслабо. В 56-м она родила вторую дочку, после чего, как отрезало - и выпивки и всё остальное. Замуж она так и не вышла. Уже в 70-е, в самом конце, приехал к ней один человек. О чём-то они долго-долго разговаривали. Помню только вздох бабушкин: "Дура я тогда была, прости уж..." мне уже сильно потом мама романтическую историю рассказала, да не буду я здесь об этом.
На даче Баба Тася варила толокняную кашу со сгущёным молоком и ругалась, когда мы с кузеном доползпали до кроватей к шести утра. Я помню ещё те времена, когда мы с ней мерялись на рках, типа армрестлинг, и она меня укладывала. Когда родителей не было, ко мне приезжали развесёлые компании. мы пили водку и пели песни. Буянили. Баба Тася смотрела на всё это снисходительно. Родителям она меня никогда не закладывала. Как-то, помнится, на свой день рождения напился я преизрядно. И Марик тоже перебрал. Ну, друзья и уложили нас в кресло. Через пару дней Баба тася говорит:
- К тебе гости пришлим, а ты с девушкой в комнате спрятался. нехорошо.
- Батася, это не девушка, это Марик был.
- Тем более! Мне-то всё равно, а гостям обидно.
Сколько я помню, она курила "Беломор", заталкивая вату в гильзы. Пила только водку. Могла сгоряча и вмазать. Как-то пришёл к ней партийный чиновник и чем-то её обидел. Так Баба Тася сначала его костылём отоварила, потом жалела, водой поливала. Я стрелял у неё покурить, а иногда она давала мне на водку: она давала мне десятку, я покупал бутылку, Баба Тася выпивала рюмочку (граммов тридцать). Когда в 90-м у меня сильно не сложилась личная жизнь, она гладила меня поголове и говорила... Она говорила правильные вещи. Нужно было перевалить за тридцатник, чтобы понять это.
Загрузка...